В центре Москвы разыгрывалась грандиозная мистерия, инсценирующая далекие евангельские события. Из Успенского собора Кремля к Иерусалимскому приделу храма Покрова (более известному как храм Василия Блаженного) на Красной площади направлялось необычное шествие. К. Буссов, немец-наемник, служивший в русских войсках в начале XVII века, писал: "В этот день царь идет из Кремля в церковь, которую они называют Иерусалимом, а патриарх едет, восседая на осле, и этого осла царь должен вести под уздцы. Впереди идет клир в священническом облачении и поет по своему обычаю Осанну".
Борис Годунов, старавшийся загодя приучить москвитян почитать своего будущего правителя, обычно участвовал в церемонии вместе с сыном, царевичем Федором. Представители ганзейского посольства, прибывшие в Москву в 1603 году, в своем отчете подробно рассказывали, как с хоругвями и пением из Кремля "двигалась огромная толпа монахов и священников, а также бояр, весьма пышно одетых, в руках они держали большею частью пальмовые ветви, а частью и иконы. После них следовали его царское величество и юный царевич, государь Федор Борисович, одетые в вышитое золотом и жемчугом облачение, один подле другого <...>. За ними ехал патриарх в белом облачении и в белом же клобуке, верхом на лошади, покрытой белыми попонами и заменявшей собой осла. Позади его следовала еще толпа бояр. Помимо того, тут были собраны в довольно большом количестве русские юноши, которые, снимая с себя одежду, расстилали ее вдоль пути их величеств и патриарха".
Чтобы не было изъяна дорогим праздничным кафтанам, которые выдавались в этот день стрельцам, стрелецкие дети по ходу шествия стелили по земле цветные сукна, а уж поверх их стрельцы бросали свои одежды. Оставшиеся позади процессии сукна быстро подхватывали и переносили вперед. Для этого нанимали порой до 800 сноровистых, расторопных ребятишек и платили им деньгами или теми же сукнами. После непродолжительной церемонии в храме Покрова процессия тем же порядком возвращалась в Кремль. Англичанин Д. Флетчер, прибывший в Россию в правление Федора Иоанновича, отметил любопытную деталь: "Патриарх платит в этот день царю за хорошую службу положенную дань, 200 рублей".
Даже в Смутное время, несмотря ни на что, русские стремились отметить этот праздник как положено. К. Буссов сообщает, что в 1611 году поляки, занявшие Москву, "не хотели разрешить московитам празднование Вербного воскресенья <...> во избежание мятежа и бунта". Но народ, узнав о запрете, "озлобился", заявив, "что лучше умереть всем, чем отказаться от празднования этого дня". Встревоженные таким единодушным ожесточением, польские власти пошли на уступки, и крестный ход состоялся.
Однако само намерение польских интервентов нарушить русские традиции переполни ло чашу терпения народа. Мятеж все же вспыхнул, "выгорела третья часть Москвы, и много тысяч людей погибло от пуль, мечей и от охватившего их огня", - рассказывает Буссов. Так что следующая за Вербным воскресеньем неделя в тот год оказалась для москвичей Страстной в полном смысле этого слова.
Особенной пышности "входоиерусалимский" обряд достиг во времена честолюбивого патриарха Никона, придавшего этому принародному действу свой, сокровенный смысл. Когда по Красной площади двигалась торжественная процессия, в центре которой возвышалась верхом на лошади могучая фигура церковного владыки, а впереди в пешей толпе смиренно выступал тишайший Алексей Михайлович и с помощью поддерживающих его бояр вел за повод лошадь, то вся Москва воочию убеждалась в справедливости главного постулата Никона: "Священство - выше царства".
И сам сценарий обряда был несколько изменен. Из Кремля через Спасские ворота царь и патриарх вместе с придворными и духовенством шли к Лобному месту, покрытому яркими тканями. Здесь все останавливались, и начиналось чтение евангельского отрывка о входе Господня в Иерусалим. Когда чтец доходил до того места, как Христос отправил учеников искать осла, патриарх отдавал аналогичное приказание двум служащим, которые направлялись к привязанной недалеко лошади, выполняющей роль "осляти". При этом патриарший боярин, стоявший подле лошади, следуя тексту Евангелия, изображал недоумение и вопрошал: "Что отрешаете осля сие?". И посланцы отвечали: "Господь требует!". Патриарх, после этих слов восседавший на лошадь, в глазах народа должен был олицетворять самого Спасителя.
Многолюдность и красочность действа поражали воображение. "Для участия в этом празднестве стекаются бесчисленные тысячи людей. Все, что только может ходить, отправляется туда", - свидетельствует К. Буссов. А Роде, секретарь датского посланника, рассказывает: "Людей, мужчин и женщин, собралось столько, что они не поместились на площади. Поэтому они заняли крыши ближайших домов и сараев, из-за чего некоторые крыши от большой тяжести провалились".
Пальмовые ветви с черенками, обвитыми цветным бархатом (их несли царь и бояре), напоминали о том, как некогда встречали Христа жители далекой, жаркой земли. Но они же символизировали и "ключи рая" - в память о том, как архангел Гавриил явился к Богородице с пальмовой ветвью перед ее успением.
Особенно интересен главный атрибут этого шествия. Вот что рассказано о нем в отчете ганзейского посольства: "Перед самым началом процессии и выезда патриарха на особой колеснице <появлялось> пальмовое дерево, увешанное яблоками и фигами; между его ветвями помещалось пять отроков в белых рубашках и парчовой одежде, которые пели "Слава в вышних!".
"Пальмовое дерево", разумеется, было искусственным, если вообще это описание точно. Потому что обычно на колесницу (или обитые ярким сукном сани - по погоде) водружали вербу. Накануне праздника 16 человек сторожей обходили Москву и подгородные слободы, приглядывая подходящее пышное деревце с большими, пушистыми, светло-серыми соцветиями. Для этого им выдавали из казны 13 алтын и 2 деньги "на лапти". Потом срубленную вербу "обряжали", то есть привязывали к ее веточкам различные украшения, фрукты и сласти.
И. Забелин в книге "Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетии" сообщал, что в 1627 году для вербного "наряда" было закуплено 13 фунтов "изюму кафимского", 13 фунтов "винных ягод" (смоквы), 4 фунта фиников, 300 грецких орехов и т. д. И с каждым годом вербного "припасу" требовалось все больше. Но самым главным украшением были яблоки. Так, в 1636 году на наряд вербы использовали 1000 яблок: 400 малых, 300 средних, 200 больших и 100 самых больших. А в 1668 году по случаю приезда в Москву патриархов Паисия Александрийского и Макария Антиохийского царь Алексей Михайлович распорядился особенно позаботиться об украшении вербы. Веточки вербы были унизаны искусственными зелеными листьями. Для нее сделали затейливую колесницу с красивыми расписными перильцами и золочеными решетками. Дополнительно "малые" вербные деревца расставили от Спасских ворот до Лобного места.
В поисках изысканных украшений обратились в Немецкую слободу, где своим мастерством славилась вдова-иноземка, названная в русских документах попросту Катериной Ивановой. В 1674 году, когда на праздник было приглашено шведское посольство, Катерине заказали сделать для вербы 15 тысяч зеленых листьев, 32 дюжины птичек и цветов (тюльпанов, роз, гвоздик, нарциссов и даже - подсолнечников), 50 дюжин восковых лимонов, померанцев, груш и слив, 224 кисточки вишен, 42 грозди винограда и еще цветы "санные" для украшения повозки и лошадей. За работу ей заплатили 166 рублей. Огромную по тем временам сумму! Причем искусственные украшения служили только дополнением к обычным орехам, финикам и яблокам.
По окончании шествия вербу "рушили". Ветви с самыми дорогими украшениями патриарх отсылал в царские покои, потом оделял по чинам участников шествия. Остатки отдавались в добычу стрельцам и народу, которые разносили все, до последнего цветного лоскутка.
Для царских теремов специально готовили нарядные кустики вербы, поставленные на маленькие санки, обитые дорогим атласом. Они служили забавой для домочадцев, которые по этикету того времени не могли участвовать в церемонии на площади.
Что же означало это удивительное дерево, заманчиво сиявшее среди талого весеннего снега шелковыми зелеными листьями, невиданными цветами и румяными яблоками? С церковной точки зрения, оно являлось символом райского древа. Недаром русские и западные художники изображали Адама и Еву в раю, а порой и Богоматерь с младенцем под яблоней.
В XIV веке новгородский архиепископ Василий в одном из посланий утверждал, что в раю растут особенные яблоки, дающие исцеление. Но истоками подобных представлений служили более древние, дохристианские культы. Согласно скандинавским мифам, боги обрели бессмертие, питаясь чудесными яблоками. Кельты называли рай "Авалон", что означало "страна яблок". Русский же простой народ, толпами стекавшийся посмотреть праздник на Красной площади, в нарядном дереве видел излюбленную героиню народных сказок, которая с помощью "молодильных" яблок дарит людям красоту и вечную юность. Но в то же время образ дерева, взрастившего на своих ветвях разнообразные цветы и плоды, восходит к распространенным с древности ведическим легендам о Мировом древе, или Древе жизни, давшем начало растительному и животному миру на Земле.
Так в необычном весеннем празднике причудливым образом переплелись христианская символика, миф о Мировом древе и древние культы яблони и вербы.
Любопытны выводы литературоведа, историка, исследователя фольклора А. Н. Афанасьева в исследовании "Поэтические воззрения славян на природу". В славянских дохристианских верованиях верба, оживающая весной раньше других деревьев, пользовалась особенным почитанием. В ней видели олицетворение великих и таинственных животворящих сил природы и соотносили ее с именем могучего бога-громовника Перуна, освободившего солнце из тяжкого зимнего плена и открывшего путь весне. Именно потому в народе вербу именовали "Перунова лоза". С ней связывалось множество поверий, соединявших христианскую этику с древними языческими обрядами.
Ветки, освященные в церкви в Вербное воскресенье, приносили домой, украшали искусственными цветами и лентами и помещали около икон, надеясь, что верба защитит от стихийных бедствий, злых чар и болезней. В Сибири на божнице сплетали для вербы особый разукрашенный теремок из соломы. Повсеместно, в первый раз выгоняя весной скот в луга, стегали его освященной вербой. При этом полагалось произнести заговор наподобие следующего: "Как тальник не сохнет, так и вы, мои богом данные скотинки, не сохнете". А в Белоруссии с вербой выходили на первую пахоту. Считалось, что если воткнуть Перунову лозу по краям поля, она сбережет посевы от града. Верили также, что ветка вербы, брошенная с особым приговором против ветра, способна усмирить бурю, а брошенная в огонь - загасить его. Вербным прутом опоясывали подойник, чтобы "прибывало" молоко.
Вербе приписывали и магические целительные свойства. В одних губерниях было принято в Вербное воскресенье для здоровья съедать несколько освященных вербных "барашков", а также бросать их в корм скоту.
В старинной рукописи XVIII века, названной "История о донских казаках", говорится, будто Разин "выгнал попов и велел венчать людей к браку около вербных деревьев". Эти сведения подтверждают уцелевшие записки неизвестного очевидца-иноземца, сообщавшего о Разине: "Вместо обычного свадебного обряда, совершавшегося в России священником, заставлял он венчающихся, приплясывая, обойти несколько раз вокруг дерева, после чего считались они обвенчанными на Стенькин лад".
Обряд "шествия на осляти" просуществовал недолго. Болезненный царь Федор Алексеевич, редко покидавший дворцовые покои, не мог участвовать в этой утомительной церемонии. Царевне Софье неприлично было идти в толпе мужчин, ведя за повод патриаршую лошадь. А Петр I и вовсе не собирался этого делать. Хотя в юности, в период междуцарствия, ему пришлось несколько раз и в одиночку, и вместе с братом Иваном "водить осля". Став полновластным правителем, он добился отмены "входоиерусалимского шествия". А затем, воспользовавшись кончиной патриарха Адриана, упразднил и само патриаршество. Вместо разукрашенного дерева с яблоками велено было попросту закупать к празднику несколько возов срезанной вербы и раздавать ее в Успенском соборе на службе.
Но по-прежнему в Москве на Вербный праздник народ толпами спешил на Красную площадь и устраивал там гулянье, где каждый веселился на свой лад. Эта традиция сохранилась до рубежа XIX-XX веков, приобретая новые формы. Накануне воскресенья на площади развертывалась бойкая "вербная ярмарка". Вот как рассказывал об этом И. Белоусов в очерках "Ушедшая Москва": "Еще с середины вербной недели вся площадь заставлялась белыми палатками и наполнялась самыми разнообразными товарами, большей частью подарочного характера: игрушки, цветы, корзинные изделия, галантерея, сласти <...> К бульвару около кремлевской стены располагались торговцы живыми цветами, тут же стояли мороженщики со сливочным и шоколадным мороженым, но эти торговцы появились в более позднее время, а раньше их заменяли сбитенщики. Тут же стояли палатки, в которых выпекались вафли, были торговцы глиняной и фаянсовой посудой. На вербный торг выезжали букинисты с Сухаревки и торговцы живыми рыбками с Трубы..."
В несметном количестве распродавались вербные пучки. Но самым ходовым товаром вербной ярмарки конца XIX века стали "морские жители", маленькие разноцветные чертики, пляшущие в пробирках с водой. Любопытно отметить, что эти "морские жители" появлялись только на вербном базаре. В иное время года их нельзя было достать нигде, ни за какие блага. Н. Телешов в воспоминаниях "Москва прежде" писал, что бродячие торговцы сопровождали своих "морских жителей" разными прибаутками, обычно на злобу дня, иногда остроумными, иногда пошлыми, приплетая сюда имена, нашумевшие за последние месяцы. Затрагивались иной раз и политические темы, вышучивались деятели, проявившие себя в Государственной думе либо в жизни иных государств.
И. Слонов в очерках "Из жизни торговой Москвы" рисует такую курьезную сценку: "Высоко в воздухе над головами многочисленной толпы летают большие связки цветных воздушных шаров, при помощи которых московские жулики очищают карманы у почтеннейшей публики. Для этого они устраивают следующий маневр: покупают у разносчиков 5-6 больших воздушных шаров, связанных вместе, и пускают их на свободу. Публика, наблюдая за их полетом, поднимает головы кверху... Этим моментом ловко пользуются воры, вытаскивая из карманов зевак кошельки, часы и все, что попадется".
В субботу на площади вокруг памятника Минину и Пожарскому начиналось "вербное катание". Именитое московское купечество каталось в роскошных экипажах на тысячных рысаках и при этом вывозило напоказ своих дочерей-невест. Особенно красивы и многолюдны вербные катанья были в 80-х годах, когда в них принимал участие московский генерал-губернатор князь В. А. Долгоруков. На это гулянье он выезжал на красивом коне, окруженный блестящей свитой.
В воскресенье еще бурлила ярмарка на Красной площади, трели игрушечных свистулек смешивались с бойким балагурством разносчиков, хохотали зеваки вокруг продавцов "морских жителей", хрустела под ногами скорлупа каленых орехов, над головами толпы колыхались связки разноцветных воздушных шаров... Но к вечеру площадь пустела, исчезали лотки и палатки, дворники подметали мусор, и весь город затихал в преддверии строгих дней Страстной недели.
Материал взят с сайта
апрель
2001 г.