- Я поднимусь к дверям, - сказал Гэндальф. -  Я  бывал  в  Ортханке,  а
козни Сарумана не застанут меня врасплох.
- Я тоже поднимусь, - сказал конунг. - Мне, старику, никакие козни  уже
не страшны. Я хочу лицом к лицу встретиться с врагом, который  причинил  мне
столько зла. Мне поможет взойти Эомер.
- Да будет так, -  скрепил  Гэндальф-  -  А  со  мною  пойдет  Арагорн.
Остальные пусть подождут здесь. Хватит с  них  и  того,  что  они  увидят  и
услышат отсюда.
- Нет! - воспротивился Гимли.  -  Мы  с  Леголасом  желаем  смотреть  и
слушать вблизи. У наших народов свои счеты  с  Саруманом.  Мы  последуем  за
вами.
- Ну что ж, следуйте! - сказал Гэндальф и бок о бок с Теоденом медленно
взошел по ступеням.
Всадники разъехались по сторонам лестницы и остались на конях; тревожно
и недоверчиво поглядывали они на  страховидную  башню,  опасаясь  за  своего
государя. Мерри с Пином присели на нижней ступени, им было очень не по себе.
- Это ж по такой грязище от ворот не меньше полумили! - ворчал  Пин.  -
Эх, удрать бы сейчас потихонечку и  спрятаться  в  караулке!  Чего  мы  сюда
притащились? Нас и не звал никто.
Гэндальф ударил жезлом в двери Ортханка, они отозвались глухим гулом.
- Саруман! Саруман! - громко  и  повелительно  крикнул  он.  -  Выходи,
Саруман!
Ответа долго не было. Наконец растворились ставни за  балконом,  но  из
черного проема никто не выглянул.
- Кто там? - спросили оттуда. - Чего вам надо?
Теоден вздрогнул.
- Знакомый голос, - сказал он. - Кляну тот день, когда впервые  услышал
его.
- Ступай позови Сарумана,  коль  ты  у  него  теперь  в  лакеях,  Грима
Гнилоуст! - сказал Гэндальф. - И без оттяжек!
Ставни затворились. Они ждали. И вдруг послышался другой голос,  низкий
и бархатный, очарование было в самом его  звуке.  Кто  невзначай  поддавался
этому очарованию, услышанных слов обычно не помнил, а если припоминал, то  с
восторженным и бессильным трепетом. Помнилась  же  более  всего  радость,  с
какой он внимал  мудрым  и  справедливым  речам,  звучавшим  как  музыка,  и
хотелось как  можно  скорее  и  безогляднее  соглашаться,  причащаться  этой
мудрости. После нее всякое  чужое  слово  язвило  слух,  казалось  грубым  и
нелепым; если же ее оспаривали, то сердце возгоралось  гневом.  Иные  бывали
очарованы, лишь пока голос обращался  к  ним,  а  после  с  усмешкой  качали
головой, как бы разгадав штукарский трюк. Многим было все  равно,  что  кому далее 

"НАУКА И ЖИЗНЬ"
главная