быть, особые счеты, то-то он долго и не раздумывал".
- Рябинник обступал мой дом, - печально повествовал Брегалад, - и
рябины эти взрастали вместе со мною в тишине и покое незапамятных лет. Иные
из них, самые старинные, были посажены еще ради онтиц, но те лишь взглянули
на них и с усмешкой покачали головами: в наших, мол, землях у рябин и цветы
белее, и ягоды крупнее. А по мне, так не бывало и быть не могло деревьев
прекраснее и благороднее этих. Они росли и росли, раскидывая тенистую
густолиственную сень и развешивая по осени тяжкие, ярко-багряные, дивные
ягодные гроздья, и птицы слетались стаями на роскошный рябиновый пир. Я
люблю птиц, хоть они и болтушки, и чего-чего, а уж ягод им хватало с
избытком. Однако птицы почему-то стали грубые, злые и жадные, они терзали
деревья, отклевывали грозди и разбрасывали никому не нужные ягоды. Явились
орки с топорами и срубили мои рябины. Я приходил потом и звал их по именам,
незабвенным и нескончаемым, но они даже не встрепенулись, они не слышали
меня и отозваться не могли, они лежали замертво.
О Орофарнэ, Лассемисте, Карнимириэ!
Рябины мои нарядные, горделивые дерева!
Рябины мои ненаглядные,
о, как мне дозваться вас?
Серебряным покрывалом вас
окутывал вешний цвет,
В ярко-зеленых уборах встречали
вы летний рассвет,
Я слышал ваши приветные, ласковые голоса,
Венчалась червонными гроздями
рябиновая краса.
Но рассыпаны ваши кроны
ворохами тусклых седин,
Голоса ваши смолкли навеки,
и я остался один.
О Орофарнэ, Лассемисте, Карнимириэ!
И хоббиты мирно уснули, внимая горестным песнопениям
Брегалада,
оплакивавшего на разных языках гибель своих возлюбленных, несравненных
деревьев.
Наутро они снова пошли гулять втроем и провели весь день невдалеке от
его жилища. Ходили они мало, больше сидели под зеленой закраиной. Ветер стал
холоднее, солнце редко пробивалось сквозь нависшие серые облака, и немолчные
голоса онтов звучали то гулко и раскатисто, то глухо и печально, то почти
наперебой, то медленно и скорбно, как погребальный плач. Настала вторая далее