У ивняков Тасаринена бродил я весенней порой. О пряная свежесть весны, захлестнувшей Нантасарион! И было мне хорошо. К вязам Оссирианда на лето я уходил. О светлый простор Семиречья, о звонкоголосица вод! И радостней мне не бывало. А осенью я гостил в березняках Недлорета. О Таур-на-Неддор в осеннем, златобагряном уборе! Я не видел прекрасней тебя. На взгорьях Дортониона я встречал холода. О ветер, о белоснежье, о зимний Ород-на-Тхон! И я возвысил голос и восславил творенье. А теперь эти древние земли сокрылись на дне морском, Остались мне Амбарон, Тауреморне и Аладоломэ, Брожу по своим краям и обхожу свой Фангорн, Где корни впились глубоко-глубоко, Где годы слежались, как груды палой листвы, У меня, в Тауреморналомэ. Отзвучали медленные слова. Древень шествовал молча, а кругом стояла непроницаемая тишь. День померк, и дымкой окутывались деревья у корней. В вышине возникли из полусвета и надвинулись темные взлобья: они подошли к южной оконечности Мглистых гор, к зеленым подножиям великана Метхедраса. От высокогорных истоков неслась по уступам и прыгала с круч шумливая, резвая Онтава. По правую руку тянулся отлогий сумеречно-серый травянистый склон. Ни деревца на нем, сливавшемся с облачными небесами; уже мерцали из бездонных промоин ранние звезды. Древень пошел вверх по склону, почти не сбавляя шага. Внезапно, хоббитам на изумление, гора расступилась. Два высоких дерева явились по сторонам прохода, точно неподвижные привратники, но никаких ворот не было, вход преграждали лишь переплетенные ветви. Перед старым онтом ветви далее